Доктор Майрон Грэм слыл всегда веселым, добродушным человеком, никогда не унывающим по пустякам и явно не способным впасть в отчаянье. Даже когда трагически погибла горячо любимая сестра – в результате нелепой дорожно-транспортной аварии, он на удивление твердо держался, не проронив ни слезинки на похоронах, только край губ подрагивал и, кажется, характерно дергалась правая бровь. Но прошел год, вроде бы более ничто не напоминало о страшной трагедии. Все в нашем мире относительно, и смотря кто ради кого и как именно отношается – любил поговаривать Майрон, а легкая усмешка так и не сходила с лица. Окунаясь с головой в любимую работу, он никогда не щадил себя, только изредка под долгие уговоры и увещевания медсестер отдыхал в ординаторской, но спустя пару часов вновь рвался в бой. Работой жил, брал дополнительные смены, неделями не появлялся дома, а потом, спустя несколько выходных, проходивших в подобии глубокого забытья, все начиналось сначала. Надо ли отметить, что к тридцати годам семьей доктор так и не обзавелся, да и никогда не стремился к подобному. Родственников не обозревалось, мать умерла давно, отца не знал никогда, сестру потерял, а огромный ленивый толстый рыжий кот, за которым приглядывала добродушная соседка, к семейству относился мало. Хотя зверюгу Майрон ценил и с удовольствием спал в обнимку со здоровяком на груди. Тот щедро делился теплом, по-своему любя своего человека. Кошки они всегда непредсказуемы, странные, словно выходцы с другой планеты.
Все бы ничего, если б в один прекрасный момент организм сказал «нет» и приказал долго жить. Многие предупреждали, что добром бесконечное издевательство над самим собой не кончатся, да и сам доктор Грэм прекрасно понимал каков будет итог, но стремительно, упорно все с большим энтузиазмом рвался в далекие дали. Удар застиг внезапно, в момент редкой минуты отдыха, когда в ординаторской обнимал чашку с остывшим кофе и отсутствующим взором посматривал в окно, выходящую на тенистую часть больничного сада. А потом резко закололо в груди, после грудную клетку словно стальными обручами сдавили, в глазах стремительно темнеть начало, все труднее становилось дышать, и невыносимая боль казалось словно насквозь прошивает.
Очнулся талантливый незадачливый хирург уже на больничной койки в реанимации. Друзья, коллеги по работе все как один говорили, что сказочно повезло. И надо постараться, чтоб к тридцати схлопотать обширный инфаркт почти на ровном месте. Хотя причин для того много было, слишком много. Потом наступили долгие месяцы реабилитации, ругани с начальством. Добродушный, спокойный, рассудительный Майрон словно с цепи сорвался. Сначала он просил, потом требовал, а после орал в кабинете главного врача, чтоб позволили вновь приступить к работе. Никто не слушал. Вот только после полугода, как все последствия пройдут, никак не раньше. И езжай-ка ты Грэм отдохни, наконец. В горы например, нет места прекрасней гор. Ты видел горы? Нет? Вот и езжай, посмотри. Там целебный воздух, мигом сил наберешься, и жизнь смыслом наполнится. Но доктор слышать не хотел ни про какие горы, и только туманное обещание по приезду обратно рассмотреть предложение о возвращении, подтолкнуло Майрона в спину.
Прошлое длинной толстой змеей медленно проползает перед глазами, и утихнув, исчезает в ближайшей темной щели. Глаза долго привыкают к мраку, но если присмотреться, можно увидеть подрагивающие пальцы на руке. Что он здесь делает? Что это за место? На ум ничего путного не идет. Те давние воспоминания не имеют ничего общего с настоящим. Рывком приподнявшись, невысокий худощавый мужчина садится, и придерживая отчаянно загудевшую голову, пытается сфокусировать блуждающий взгляд на чем-то конкретном. Темно. Который час? «Без четверти двенадцать. Вот попал ты Майрон, так попал… А куда попал, зачем, и что за это будет, сейчас разберемся». Еще один рывок, потом еще, до тех пор, пока на ногах не оказался. Белая отросшая шевелюра словно отсвечивает в темноте, а в ярко-синих глазах отражается вся нелепость происходящего.
Поправив рукав когда-то голубой рубашки, доктор нерешительно делает шаг навстречу неизвестности. Тихо скрипят под носками кроссовок половицы, светлей так и не становится, и судя по густому сумраку, здесь нет даже окон. Но вот пальцы наконец натыкаются на подобие дверной ручки. Осторожно повернув, до щелчка, мужчина приоткрывает дверь. Страха нет. Чего боятся в таком кромешном сумраке? Да и смысла нет никакого бояться.